Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман

– Папа с мамой Лизой приехал за мной не сюда, а в старый домик тети Клары. Я испугалась его, заплакала, убежала наверх. Девочки меня утешали… – Адель и Сабина вынесли из кухни шоколадный торт:

– Без муки, для Песаха, – заметила Клара, – а Ева приготовила постный штрудель с вишнями… – Песах начался субботним вечером. Русскую Пасху отмечали через неделю:

– Ева строгая вегетарианка, – вспомнила Густи, – как ее мать. Хотя она еврейка, в двенадцать лет она ходила на раввинский суд, окуналась в микву… – кузина рассмеялась:

– Всего лишь формальность. Когда папа скрывался в Бруклине под видом бухгалтера, я посещала классы в доме ребе… – кузина свободно говорила на иврите и идиш:

– Насчет вегетарианства… – Ева с аппетитом ела постный пирог с грибами и луком, – я так решила в память о маме. Вообще, – она повела вилкой, – я хочу работать в Индии, где половина страны не ест мяса… – звякнул фарфор блюда. Максим возмутился:

– Ворон, верни пирог на место. Для вас есть свиная нога и запеченная индейка… – индейку Клара сделала для еврейской части стола, как смешливо выразилась миссис Майер:

– В Мон-Сен-Мартене, наверное, тоже индейку приготовили, – заметил Джованни, – у них, как и у нас, на праздниках католики сидят вперемешку с евреями… – Густи не хотела думать о Мон-Сен-Мартене:

– Виллем в Африке, он занимается частным бизнесом, – об этом ей сказал дядя, – а у Джо с Маргаритой расстроилась помолвка… – по возвращении из Лондона Густи ожидала получить кольцо на палец. Александр аккуратно писал ей из Америки:

– Он приедет в Берлин после Пасхи, – Густи скрыла улыбку, – он по мне скучает. Наверняка он сделает мне предложение… – брат поинтересовался, не стоит ли ему ждать племянников. Густи развела руками:

– Милый, мне всего двадцать, я студентка. В Берлине консервативно одеваются… – она подергала жемчуг, на шее, – поэтому я выгляжу старше своих лет. И с моей работой сложно кого-то встретить… – Ворон подмигнул ей:

– Не затягивай с венчанием, я рассчитываю на место шафера… – Густи опять вспомнила о неудачном предложении Виллема:

– Что за ерунда, – разозлилась девушка, – понятно, что у нас ничего не получится. Я его не люблю, я люблю Александра и стану его женой… – пока о герре Шпинне упоминать было преждевременно. Несмотря на каникулы, Густи ждали на Набережной с полным докладом о работе:

– Сначала доклад услышит тетя Марта в Плимуте… – девушке стало неуютно, – но я очень осторожна. Отдел внутренней безопасности не догадывается об Александре, а я тоже ничего о нем не скажу… – она подумала о спокойном взгляде зеленых глаз:

– Тетю Марту вокруг пальца не обвести… – по спине пробежали мурашки, – но я постараюсь сделать так, чтобы она ничего не заподозрила… – Густи искоса взглянула на Адель и Генрика:

– Они за руки держатся, хотя пятый год женаты. Наверное, они пока решили не заводить детей из-за карьеры. Но видно, что они любят друг друга. У меня с Александром тоже так будет… – вечером семья ехала в Альберт-Холл, на концерт золотой пары, как называли Генрика и Адель в газетах:

– Даже Максим пойдет. Он сказал, что это классическая музыка, а русская страстная неделя еще не началась… – утащив на диван половину шоколадного торта и несколько кусков штруделя, парни рассматривали привезенный Густи альбом с фотографиями Западного Берлина. Брат поднял немного растрепанную голову:

– Он похож на папу в детстве… – у Густи кольнуло сердце, – действительно, одно лицо. Когда он вырастет и станет летчиком, его будет не отличить от снимка папы с военного плаката… – брат облизал испачканные в шоколаде пальцы:

– Густи, а правда, что русские, то есть ГДР, собираются выстроить стену, разделить город… – девушка пожала плечами:

– Такие слухи ходят, но никто им не верит. Это невозможно, Берлин един и неделим… – она подумала о последних открытках бывшего автомеханика, а ныне рядового армии ГДР, Генриха Рабе:

– Его никуда не отправили из Берлина, он служит в строительных войсках… – Густи подозревала, что, зная о перлюстрации переписки в ГДР, кузен не будет слишком откровенен:

– Может быть его взяла на заметку госбезопасность, Штази. Большая удача, если он попадет к ним, даже на мелкую должность… – Густи напоминала себе, что Александр не должен видеть ее рабочие бумаги:

– Домой к нему я ничего не ношу, ко мне он не ходит… – девушке стало тоскливо, – в любом случае, открытки от Теодора-Генриха опускают в служебный ящик на почтамте. Они не покидают безопасной квартиры… – тетя Марта получала весточки от старшего сына через дипломатическую почту:

– Когда Александр сделает мне предложение, я во всем ему признаюсь… – Густи взяла с горки для фруктов апельсин, – он поймет, почему я не была до конца откровенна. Поймет и простит меня, хотя и прощать нечего. Мы обвенчаемся в Берлине, я начну преподавать в университете… – она оставила мысли о поездке в Россию:

– Нельзя рисковать, и Александр меня никуда не отпустит… – острый запах апельсиновой шкурки защекотал нос, – а если Набережная меня туда пошлет, я откажусь. Они не имеют права заставлять меня, я не в армии… – сок потек по рукам, часы хрипло пробили два раза. Густи оглянулась в поисках салфетки. Пауль возился на полу с пасхальным подарком, заводным автомобилем. Светловолосая голова качнулась, он протянул Густи платок:

– Держи… – Пауль пристально смотрел на нее, – апельсин сладкий… – рядом с Паулем валялись шкурки, – словно мед… – рука с машинкой поднялась, он отстучал такт:

– Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет… – Густи развеселилась:

– Ты выучил считалку, когда я еще была малышкой… – Пауль не улыбался:

– И Олд Бейли, ох, сердит, отдавай должок, гудит… – он прожевал апельсин:

– Тебя отвезут не в Олд Бейли… – он не сводил с Густи глаз, – ты поедешь в другое место… – в Олд-Бейли помещался уголовный суд. Густи хмыкнула: «А куда?». Пауль помахал машинкой:

– Вот зажгу я пару свеч, ты в постельку можешь лечь. Но поднялся острый меч, твоей жизни не сберечь… – чавкнув, он вернулся к игре.

Отец рассказывал Еве, что ее покойная мать не пила спиртного:

– Даже пива, – улыбался Меир, – когда мы в первый раз встретились в Рангуне, я и дядя Джон заказали пиво, а твоя мама предпочла зеленый чай…

Отказавшись от мяса и рыбы в двенадцать лет, Ева позволяла себе немного вина на шабат, или шампанского на вечеринках. Они с Густи стояли в очереди в буфете Альберт-Холла:

– Тетя Дебора волнуется, что я мало ем, но я ей с цифрами в руках доказала, что в бобах и чечевице достаточно белков… – Ева сама делала миндальное молоко:

– Мама тоже нам такое подает, – обрадовался Максим, – оно очень вкусное… – на миндальное молоко пытались покуситься Маленький Джон с Вороном, но Максим отрезал:

– Принимайте православие, становитесь вегетарианцами, тогда поговорим. Каждый год одно и то же, Ева… – он закатил голубые глаза:

– Он похож на дядю Максима, одно лицо… – в фойе шумела толпа, – дядя Максим не видел, как погиб папа, но сказал, что сомнений в его смерти нет… – Ева возвращалась мыслями к словам Пауля:

– Он говорил, что тот, кого мы считаем мертвым, на самом деле жив. Он вернется, надо только ждать… – Ева качнула коротко стриженой головой:

– Пауль словно радио, разве можно принимать его всерьез… – она вспомнила тихий голос мужчины: «Не в порядке». Ева вздохнула:

– Я думала об Ирене, но с ней все хорошо… – после смерти мужа Дебора хлопотала над младшими детьми. Ева не ревновала:

– Мы с Аароном взрослые, а Ирене только восемь лет. У Хаима бар-мицва через два года, он тоже пока ребенок… – хоть такое и не было положено, но Ева читала кадиш по отцу:

– Ребе и тете Деборе разрешил читать поминальную молитву. Она не агуна, отправляясь в Россию, папа написал разводное письмо, но вряд ли она выйдет замуж во второй раз… – в штабе военно-морского флота Дебора руководила группой, создающей новые шифры. Она стала доцентом Колумбийского университета:

– И будет профессором через несколько лет, – сказала себе Ева, – Аарон вернется из Израиля, женится, останется под материнским крылом… – приезжая в Нью-Йорк,